И я подумал, грешный человек,
Что, промотавший собственные годы,
Живу, чужой присваивая век.
Не раз об этом думал я и ране,
Как будто каясь на хребтах годин.
Не оттого ль, что надо мной в тумане
Трубил прощально журавлиный клин?
Бродил ли я ущелием забытым,
Ручей ли видел, что в жару зачах,
Охотника встречал ли я с убитым
Оленем неостывшим на плечах.
Смотрел ли на огонь закатнокрылый,
Дрова испепелявший не впервой,
Стоял ли перед братскою могилой,
Как будто бы с повинной головой.
Мне снова вспоминалися поэты,
Что не достигли лермонтовских лет,
Но песни, что когда-то ими спеты,
Еще поныне изумляли свет.
А может, взял я крылья их тугие
И слово, что роднится с высотой,
Как взяли в жены их невест другие,
Окольцевав под свадебной фатой?
И мнилось мне,
достойному свободы,
Покорства слов и непокорства рек,
Что, словно дни свои растратив годы,
Живу, чужой присваивая век.
Не потому ль других надежд на свете
Милей одна мне - умереть в чести.
Пред памятью погибших я в ответе,
Душеприказчик сгинувших в пути.